Три писателя, изъ которых каждый составляетъ гордость и славу русской литературы, старались опредЪлить значенiе Пушкина.

Одинъ изъ нихъ, Гоголь, сказалъ: "Пушкинъ данъ былъ міру на то, чтобы доказать собою, что такое самь поэтъ, и ничего больше,—что такое поэтъ, взятый не подъ влиянiемъ какого нибудь времени или обстоятельствъ, и не подъ условіемъ также собственнаго, личнаго характера, какъ человЪка, но въ независимости отъ всего" Другой писатель, Тургеневъ заявилъ «Пушкинъ былъ центральный художникъ, человЪкъ, близко стоящій къ самому средоточію русской жизни». Наконецъ третій, Достоевскій, провозгласилъ, что въ появление Пушкина «заключается для всЪхъ насъ, русскихъ, нЪчто безспорно пророческое». Пушкинъ рисовался Достоевскому, какъ великій «русскій скиталецъ». которому необходимо всемирного счастіе, чтобъ успокоиться, который первый отразилъ въ себЪ одну изъ главныхъ нашихъ нацiональныхъ чертъ —стремленiе быть всечеловЪкомъ, жить общею жизнью всего міра, внести примиренiе въ европейскія противорЪчія, указать исходъ европейской тоскЪ въ своей русской душЪ.

Вотъ три оцЪнки значешя Пушкина.

Пушкинъ былъ «поэтъ и больше ничего». Можно ли высказать большую похвалу? ВЪдь быть поэтомъ въ истинномъ значсніи эгого слова значитъ олицетворять собою высшую правду, доступную человЪку, мыслителю, гражданину, значитъ забыть о себЪ и жить только для этой правды, т.е. стремиться къ красотЪ и истинЪ.

Пушкинъ былъ человЪкъ, близко стоящiй къ самому «средоточію русской жизни». Это простое на видь слово составляетъ также верхъ похвалы, которую можно сказать о пиеателЪ. Оно означаетъ, что никто не понялъ такъ глубоко, какъ Пушкинъ, русскую жизнь, ибо о комъ же можно сказать, что он близко стоялъ къ самому "сосретдоточiю" ея? Русскую жизь изучали и изучаютъ многiе проницательные и талантливые люди, но по большей части даже самые выдающiеся из нихъ отмЪтили и выяснили только одну или нЪсколько ея сторонъ, а приблизиться къ ея сосредоточiю - никому еще не удалось.

Пушкинъ былъ "всечеловЪкъ". Онъ понял высшiя проявленiя человЪческой души, онъ не только жилъ жизнью своего народа, но въ этой жизни уразумЪлъ общечеловеческую тоску и предначерталъ тотъ путь, на который вступитъ Россiя сама и на который она укажет остальным народамъ.

Прибавимъ к этому, что такiе выдающiеся писатели, какъ Гоголь, Тургеневъ, Достоевскiй, единодушно признали Пушкина своимъ руководителемъ, которому они старались только подражать, как робкiе ученики подражаютъ великому учителю.

Приведенные нами отзывы и самый фактъ признанiя лучшими нашими писателями Пушкина недосягаемымъ образцомъ уже вполне устанавливаютъ его громадное значенiе в жизни и литературЪ. Въ виду этихъ отзывовъ и этого факта можетъ показаться странным и даже непонятнымъ, что были полосы въ нашемъ прошломъ, когда великое значенiе Пушкина меркло, когда не тотъ или другой критикъ, а какбы все общество временно забывало о ПушкинЪ. Явленiе это, повторяемъ, могло бы казаться непонятнымъ, если бы мы не знали, что и солнце для насъ иногда меркнетъ, застилаясь густымъ слоемъ тучъ... Но тучи разсЪиваются, въ нихъ образуются просвЪты, и солнце опять торжествует, обдавая землю и все, на ней живущее, потоками свЪта и тепла. Это повторялось и съ Пушкинымъ: мы забывали о немъ, но постоянно к неему возвращались, и наступившая столЪтняя годовщина его рожденiя составляетъ опять в нашей жизни одинъ изъ тЪхъ свЪтлых, радостныхъ, яркихъ солнечных дней, когда всЪ мы, какъ бы различны ни были наши чувства и воззрЪнiя, сливаемся в общемъ сознанiи того, чЪмъ былъ для насъ Пушкинъ и чЪмъ онъ для насъ всегда останется...

***

[Далее следует два абзаца оценивающие значение поэмы "Евгений Онегин" и социального романа "Дубровский", которые сохранились лишь частично]

ВсЪ остальные роды отечественной словесности также имЪютъ въ ПушкинЪ своего главнаго представителя. Русская поэзія, если бъ не имЪла Пушкина, лишилась бы лучшей своей красы. Мы не будемъ говорить о пушкинскомъ языкЪ. Онъ стоитъ до сихъ поръ такъ высоко, что можетъ считаться образцомъ силы, чистоты и художественности. «Во дни сомнЪній, во дни тягостныхъ раздумій о судьбахъ моей роднны, ты одинъ мнЪ поддержка и опора, о великій, могучій, правдивый и свободный русскій языкъ... Нсльзя вЪрить, чтобы такои языкъ не былъ данъ великому народу". Это сказалъ Тургеневъ. Но если русскiй языкъ служиль утЪшеніемъ и опорою лучшимъ русскимъ людямъ, если они почерпали въ немъ въру въ свЪтлое будущее и въ силу Россіи, то кому они этимъ больше обязаны, чЪмъ Пушкину? Не онъ соцалъ русскій языкъ, но онъ уловилъ его духъ такъ, какъ никто, и, какъ никто, онъ далъ намъ почувствовать его силу и красоту. Къ самому Пушкину болЪе, чЪмъ къ кому-либо изъ русскихь поэтовъ, мы можемъ примЪнить собственныя его слова:

Его стиховъ плЪнительная сладость Пройдетъ вЪковъ завистливую даль, И, внемля имъ, вздохнетъ о славЪ младость, УтЪшится безмолвная печаль И рЪзвая задумается радость.

Струны, звучащія на его лирЬ, такъ многообразны, что не знаешь, какой стороны русской жизни или какихъ движеній человЪческой души онЪ не затрогиваютъ. Его лирика не только достигла необычайнаго совершенства по формЪ,—совершенства, остающагося до сихъ поръ недосягаемымъ, но по содержанію своему охватила всю русскую жизнь со всЪми ея теченіями. Въ ней воплотились, какь мы видЪли, и мощь Россіи, и скорбь ея; она раскрыла намъ съ необыкновенною полнотою душу русскаго человЪка, чуждающуюся всего неяснаго, лживаго, туманнаго, преданную общественной правдЪ. Сознаніе государственности звучитъ въ ней могучими аккордами. Пушкинъ, какъ никто, сознавалъ великое историческое значеніе государства для руской жизни; не менЪе вЪриль онъ въ силу русскаго народа, сказанія и бытъ котораго онъ изучалъ сь неослабнымъ рвеніемъ и воплотилъ въ поэтическихъ произведеніяхъ, не только замЪчательно художественныхъ, но и свидЪтельствующихъ о томъ, какъ глубоко онъ проникъ въ народную душу. Всякая строчка его стиховъ служитъ доказательствомъ его громадной начитанности, его обширныхъ знаній историческихЪ, философскихъ, литературныхъ. Ояъ до тонкости изучилъ русскихъ и иностранныхъ писателей, и конечно, тотъ, кто знакомъ съ произведеніями Пушкина, не нуждался въ изданныхъ недавно «Запискахъ Смирновой», чтобы убЪдиться, что людей съ болЪе широкимъ образованіемъ, чЪмъ Пушкинъ, на Руси не было. Такимъ образомъ въ немь слились и получили небывалое по художоственной красотЪ выраженіе мысли и чувства его предшественниковъ и современниковъ, и смерть его обратила впервые вниманіе всего образованнаго міра на русскую литературу.

При такомъ геніальномъ умЪ, при такой творческой силЪ (не забудемъ, что Пушкинъ началъ и окончилъ такое грандіозное произведЪніе, какъ «Полтава», менЪе чЪмъ въ месяцъ, что онъ 15-ти-лЪтнимъ юношей сочинилъ произведеніе, которое сдЪлалось народною пЪснью, что въ томъ возрастЪ, когда другіе еще учатся, онъ былъ уже крупнымъ писателемъ, извЪстнымъ всей образованной Россіи),—при такомъ широкомъ образованіи, Пушкинъ не могъ не быть и глубокимъ цЪнителемъ чужихь произведеній. Его критическія замЪтки, его журнальныя статьи обличаютъ въ немь такого многосторонняго и глубокаго критика, что и въ этомъ отношеніи его слЪдуетъ причислить къ самымъ выдающимся нашимъ писателямъ. Онъ многое подсказалъ лучшему нашему критику и восторженному его поклоннику, БЪлинскому, и одинь изъ первыхъ понялъ его значеніе для русской литературы. Задумывая журналъ, Пушкинъ непремЪнно хотЪлъ привлечь его въ сотрудники.

Словомъ, нЪтъ той области, въ которой онъ не проложилъ бы новаго пути или не указалъ бы на него. Лирика, романъ, историческая драма, сатира, критика,—все это имЪло въ Пуш- кинЪ усерднаго работника и геніальнаго представителя. Какъ писатель, сознающій свой долгь передъ обществомъ, Пуш- кинъ стоитъ также неизмЪримо высоко. Никто глубже его не понималъ призванія писателя.

Ты-царь: живи одинъ. Дорогою свободной Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ, Усовершенствуя плодьі любимыхъ думъ, Не требуя наградъ за подвигь благородный. * * * ОнЪ въ самомъ тебъ. Ты самъ-свой высшій судъ, ВсЪхъ строже оцЪнить умЪешь ты свой трудъ. Ты имъ доволенъ ли, взыскательный художникъ? * * * Доволенъ? Такь пускай толпа его бранитъ, И плюетъ на алтарь, гдЪ твой огонъ горитъ, И въ дЪтской рЪзвости колеблетъ твой треножникъ.

Какъ ни тяжела была внЪшняя жизнь Пушкина, онъ ставилъ литературу выше всего, любилъ ее большо всего и никогда не измЪнялъ истинному призванію писателя.

Но если Пушкинъ усвоилъ себЪ все, что было лучшаго въ русской литературЪ прошлаго вЪка, если онъ такъ глубоко понялъ русскую жизнь и душу рлсскаго человЪка, если творчество его было такъ многосторонне, что одинъ изъ лучшихъ его учениковъ могъ о немъ сказать:

На Руси онъ, какъ Россія, Всеобъемлющъ и великъ,

если онь является родоначальникомъ всей современной русской литературы, если его дЪйствительно можно уподобить могучему дереву, своими корнями далеко ушедшему въ прошлое Россіи и своими сильными вЪтвями поддерживающему все зданiе современной русской литературы, то не правы ли и Гоголь, и Тургеневъ, и Достоевскій въ своей оцЪнкЪ значенія Пушкина? Онъ — поэтъ и больше ничего; онъ приблизился къ самому средоточію русской жизни; значеніе его пророческое. Да, онъ -поэтъ, онъ—писатель въ истинномъ значеніи этого слова; никто глубже его не понялъ русской жизни, потому что онъ въ своихъ дивныхъ произведеніяхъ сумЪль выразить сокровеннЪйшія ея думы; ни одинъ писатель на Руси не иМЪлъ такого пророческаго зпаченія, потому что вся новейшая русская литература вступила на путь, указанный Пушкинымъ. ВмЪстЪ съ тЪмъ, Пушкинъ получаетъ значеніе національнаго поэта. Надо стаіь на почву исторической жизни нашего нароДа, проникнуться его стремленіями, его упованіями, чтобы понять и оцЪнить Пушкина;

онъ самъ стоялъ такъ близко къ русской жнзни, что всякій, кто съ своей стороны къ ней приблизился, тотчасъ же пойметь Пушкина и полюбитъ его музу, какъ родную, безъ которой и дышать, и жить нельзя. Если «въ нашихъ сомнЪнiяхъ и раздумьяхъ о родинЪ поддержкою и опорою намъ служитъ русскій языкъ», то поддержкою и опорою служйтъ намъ и Пушкинскій стихъ, столь же великій, могучій, правдивый и свободный; если нельзя не вЪрить, что русскiй языкъ данъ великому народу, то и нельзя не вЪрить, что только великій народъ могъ дать Пушкина.

Не блестящимъ метеоромъ пронесся онъ по небосклону русской позiи. НЪтъ, его нарожденіе можно прослЪдить: по творенIямъ его предшественниковъ. Не Кантемира, Ломоносова, Фонвизина, Державина, какъ заметилъ еще БЪлинскій, не было бы и Пушкина. Онъ самъ это понималъ лучше кого бы то ни было и съ страстнымъ вниманіемъ изучалъ произведенія своихъ предшественниковъ, усваивая себЬ то, что было въ нихъ лучшаго. Ни одинъ критикъ не оцЪнилъ ихъ такъ вЪрно, такь глубоко, такъ ксесторонне, какъ Пушкинъ, и не только своими отзывами о нихъ, но и собственными своими произведеніями, которыя составляютъ удивительный по красотЪ и силЪ синтезъ всей русской поэзіи прошлаго вЪка. Родившись въ концЪ ХVIII-го вЪка, онъ усвоилъ себЪ его духъ, его содержаніе, претворилъ ихъ въ своемъ генiальномъ умЪ, и на этой исторической почвЪ воздвигъ зданіе собственной поэзiи. Никто лучше его не понялъ прошлаго нашей родины, а вмЪстЪ съ тЪмь понять самого Пушкина можетъ только тотъ, кто знаетъ ея прошлое, кто вдумчиво кь нему относится, какъ нельзя понять современяую русскую жизнь, не вдумавшись въ прошлое нашего отечества. Для оцЪнки значенія Пушкина нельзя брать ту или другую критическую, философскую или эстетическую теорію, всЪ эти, такъ-называемыя, послЪднія слова мнимой науки или философіи, надо занять другую точку зрЪнія, — историческую, потому что самъ Пушкинъ—одно изъ великихъ созданій нашей исторической жизни.

Пушкинская муза глубоко коренится въ прошломъ нашей исторіи и литературы и, только питаясь соками нашей народной жизни, она могла превратиться въ могучее, вЪтвистое, широко раскинувшееся дерево. Отъ ствола этого дерева пошли многочисленные побЪги, сами превратившіеся постепенно въ мощнья вЪтви, изъ которыхъ каждая по силЪ и величинЪ равняется доброму дереву. Мы всЪ знаемъ эти вЪтви. Это— Гоголь, Гончаровъ, Тургеневъ, Полонскій, Майковъ, Фетъ, Толстой. Пушкипъ своими произведеніями намЪтилъ тЪ пути, по которымъ пошла вся дальнЪйшая русская литература. НЪтъ въ ней теченія, которое не было бы ясно указано или намЪчено Пушкинымъ.

Современная русская литература, съ самаго начала представляетъ два широкхъ русла, которые можно назвать ли- тературою обличйтельною и литературою патріотическою: первая съ поразительною глубиною анализа разоблачала несовер- шенства нашего общества, вторая вдохновенно вЪрила въ могущеетво и силу Россiи. Это—дЪти одной и той же матери: глубокой любви къ родинЪ. Кантемиръ и Ломоносовъ, Фонвизинъ и Державинъ,—главные представптели этихъ двухъ течений въ прошломъ вЪкЪ. Въ началЪ нынЪшняго они сливаются въ ПушкинЪ, въ которомъ патріотическая нота зву- читъ такъ же сильно, какъ и обличительная. Авторъ «Бородина" и «Клеветникамъ Россіи» — въ то же время и авторъ «Евнеія ОнЪгина», и намъ трудно опредЪлить, въ чемъ сила Пушкина проявилась ярче,-въ произведеніяхъ ли, въ которыхъ выражено сознаніе внЪшняго могущества и внутренней силы Россіи или въ тЪхъ, въ которыхъ онъ раскрываетъ язвы нашего общества.

ПослЪ Пушкина ни одинъ писатель уже не занялъ того цептральнаго положенія въ нашей литературЪ, какое занялъ Пушкинъ. Въ немъ два широкихъ теченія слились; послЪ него они опять разъединились, образуя много рЪкъ, рЪчекъ и ручьевъ. Глубокая вЪра въ могущество и силу Россіи имела своихъ глашатаевъ; изученіе русской дЪйствительности со всЪми ея несовершенствами также нашло своихъ знаменитыхъ представителей. Патріотическая и обличительная литература приняла новую форму славянофильской и западнической, но сущность осталась та же. Если никто не далъ болЪе яркаго, полнаго и художественнаго выраженія чувствамъ, воодушевлявшимъ славянофиловъ, то никто не превзошелъ Пушкйна и въ глубинЪ анализа современной ему русской жизни. Кому принадлежатъ стихи:

Сильна ли Русь?—Война и моръ, И бунтъ, и внЪшнихъ бурь напоръ Ее, бЪснуясь, потрясали— Смотрите жъ: все стоитъ она А вкругъ яея волненья пали.

А кому принадлежатъ следующіе стихи: Но мысль ужасная здЪсь душу омрачаетъ:

Среди цветущихъ нивъ и горъ Другъ человЪчества печально замЪчаетъ ВездЪ невЪжества губительный позоръ. Не видя слезъ, не внемля стона, На пагубу людей избранное судьбой, Здесь барство дикое, безъ чевства, безъ ******* Присвоило себЪ насильственной лозой И трудъ, и собственность, и время земледе***

У кого вырвались изъ глубины души ***** ********:

Увижу ль я, друзья, народъ неугнетенный И рабство, падшее по манiю царя, И надъ отечествомъ свободы просвЪщенной Взойдетъ ли, наконецъ, прекрасная заря?

Если Пушкинъ изучйлъ прошлое Россiи, если онъ вынесъ изь этого изученія глубокую вЪру въ ея могуществе и силе, то онъ съ другой стороны необычайно ясно видЪлъ ея несовершенства и съ страстнымъ вниманiемъ изучалъ ихъ, оставивъ намъ такую яркую картину внутренней несостоятельности даже самыхъ образованныхъ русскихъ людей, каковъ его "ОнЪгинъ"...

ОнЪгинЪ! Сколько мыслей, и чувствъ слились для русскаго человЪка въ этомъ названіи. ВЪдь ОнЪгинъ,- этотъ романъ въ стихахъ—первоисточникъ всей современной русской беллетристики—властительницы нашихъ душъ в лицЪ Гоголя, Гончарова, Тургенева, Достоевскаго, Толстого. Пушкинъ своимъ «ОнЪгинымъ» положилъ краеугольный камень тому зданію, которое своею красотою, человечностію, глубиною анализа, высокою нравственостью изумляетъ теперь весь цивилизованный міръ. Достоевскій говорилъ о «великомъ скитальцЪ» ПушкинЪ, какъ о пророческомъ явленіи нашей общенародной жизни. Русская душа въ своихъ скитаніяхъ ищетъ правды: правды общественной, правды народной, правды обще-человЪческой. И это скитаніе русской души выразилось въ ПушкинЪ съ изумительною силою...

И даль свободнаго романа Я сквозь магическій кристалъ Еще неясно различалъ.

Это говоритъ Пушкинъ о своемъ «ОнЪгинЪ». Но, Боже мой, какъ на самомъ дЪлЪ онъ ясно уже различалъ сквозь магическій кристаллъ своей фантазiи безконечную даль и ширь русскаго романа! И если онъ, какъ сынъ прошлаго вЪка, умЪлъ объединить въ себЪ самые яркіе лучи ломоносовской и державинской поэзіи на ряду, съ самыми яркими лучами творчества Кантемира и Фонвизина, то онъ съ другой стороны собралъ всЪ эти лучи въ одинъ яркій свЪточь. Мотивы геніальныхъ произведеній Гоголя были непосреДственно задуманы самимъ Пушкинымъ. Кто не усмотритъ въ Адуевыхъ, ОбломовЪ, Райскомъ духовныхъ чадъ ОнЪгина и Ленскаго? А тургеневскіе «лишніе люди», а князь Нехлюдовъ или Левинъ величайшаго современнаго русскаго писателя, Толстого? Кто можетъ, хотя бы на минуту, усомнииься, что между всЪми этими типами и ОнЪгинымъ существуетъ прямая преемственная связь?

А образъ Татьяны? Понялъ ли кто-нибудь глубже русскую женщину,—скромную русскую женщину, душа которой жаждетъ самоотверженія и подвига? Возьмите Лизу или Елеяу. Тургенева, или ВЪру Гончарова и спросите себя,—въ чемъ заключается ихъ нравственная красота, то неотразимое обаяніе, которыми онЪ для насъ окружены? РазвЪ Татьяна не ихъ первообразъ, развЪ въ душЪ Татьяны не кроется уже тотъ неистощимый запасъ добра, которое производитъ такое чарующее и душу возвышающее впечатлЪніе въ образахъ Лизы и Елены или ВЪры?

Русская литература во второй половинЪ текущаго столЪтія сосредоточила лучшія свои силы на общественномъ романЪ. Гоголь, Гончаровъ, Тургеневъ, Достоевскій, Толстой разрабатывали и разрабатываютъ именно этотъ родь словесности,— а кто указаль имъ путь, какъ не Пушкинъ, кто понялъ значеніе общественнаго романа глубже, чЪмъ онъ? Критики часто указываютъ на байронизмъ Пушкина. Но можно-ди сильнЪе осмЪять именно байроновское направленіе, чЪмъ это сдЪлано Пушкинымъ въ его «Цыганахъ» и особенно въ его «ОнЪ[гине]...